Вождь сказал невозмутимо:

– Я тоже чужой здесь, старейшина, и ты на моей родинене был. Откуда тебе знать, не я ли порчу навёл.

Дерзкие кмети стали смеяться. Вольно им было смеяться. В этовремя кто-то из женщин смилосердствовался:

– Пусть железо поднимет, что неповинна!

Мне показалось, это была жена Третьяка.

– Пусть, – сказал старейшина. – Не обижай,воевода.

…Сейчас разведут беспощадный огонь перед хлевом, где лежитбольная корова. Добела раскалят кованый гвоздь и дадут нести его кругом двора.Или прикажут войти к корове и выйти, хватит и этого. Голая ладонь спервазашипит, потом почернеет и распадётся, выглянут кости, и сердце начнётостанавливаться от боли… на третий день станут смотреть ожоги и неизвестно ещё,что порешат…

– Погоди ты с железом, – сказал вождьнедовольно. – Я её для того полгода кормил, чтобы калекой службу служила?Выйдет чиста – ты ей наново руку приставишь?

Третьяк открыл было рот и закрыл, насупился, раздумывая, чтоговорить, обернулся к своим – не посоветуют ли. Мстивой дожидаться не стал,спросил громко:

– Кто видел, как она порчу творила?

Оказалось, не видел никто. И вождь продолжал:

– Если по Правде, значит, ваш послух, наш очистник.Тебе, Третьяк, кто всех злее клепал?

Третьяк ахнул от неожиданности, а люди зашумели и вытолкнулиГолубу. Она вскрикнула и хотела юркнуть обратно, но её не пустили: болталаязыком – отвечай. Так всегда поступают, когда прямой вины не доказано, одиннаговор. Мать Голубы, накликавшая дочке беду, покатилась по земле и завизжала.Её кинулись поднимать, она не давалась. Жестокий варяг посмотрел на неё и какбудто поморщился:

– Без железа рассудим… Достанет тут и воды.

Голуба заплакала, закрыла руками лицо. Вождь повёл глазамина кметей, выбирая парня поздоровей… и тут мимо нас скользнула Велета и сосчастливой улыбкой вышла на середину:

– Я Зимушке очистницей буду. Я ей подружка.

Опередить её никто не успел, ни Блуд, ни Ярун.

Любой на месте вождя зашатался бы. Такое родное – и дать,чтоб испытывали водой!.. Сестрёнку возлюбленную!.. А по ту сторону плакаладевка, сидевшая рядом с ним на зимних беседах. Та самая, что брала его руку,нежно гладила пальцы… Вот такое страшное дело, и всё по моей вине. Наверняка онжалел, что не предал меня сразу на смерть.

Воде не зря поклоняются, у неё священная сила. Какиспытывают водой? Окунают обоих, ответчика и истца, и следят, кто первыйсмутится, кого уязвит справедливость, завещанная воде.

В проруби, где мы полоскались каждое утро, места было хотьотбавляй. По ночам её схватывала прозрачная корочка, но к полудню краяоплавлялись, обтаивали на солнце. Зарёванная Голуба приблизилась к проруби, какк открытой могиле, и мучительно долго терзала пряжку плаща, никак не могла еёрасстегнуть. Велета всё так же радостно улыбнулась братьям, мне и Яруну ипринялась раздеваться спокойно, как у себя в горнице, в уютном тепле. Яслышала, Ярун сдавленно застонал. Велета верила в мою невиновность и несомневалась, что победит. Мы тоже верили – морская вода рассудит по Правде и несделает ей худа. Но оба мы предпочли бы тягаться со всей деревней по очереди,лишь бы не видеть, как она обнажённая проходит по льду в ярком солнечном свете– гляди, если кто недоверчивый, ни оберега на теле, ни тайного знака, ни жирагусиного!.. – а затем садится на скользкую кромку и неумело, неловкоспускается в дышащую прорубь… нежная молочная кожа в зелёной воде покрыласьзыбкой русалочьей чешуёй.

Вождь смотрел молча и был похож на лук, что я разглядывалатогда на стене. То же спокойствие хуже всяких угроз. Старый сакс держал меня заплечо. По-моему, он боялся, как бы я не кинулась на помощь Велете. Время шло.

– Не могу больше!.. – заголосила Голуба так, чтовсе вздрогнули. И забилась в воде, словно её топили, подвязывали тяжкий каменьк ногам. – Не знаю! Не знаю я ничего!..

Мстивой оказался у проруби прежде, чем мы успели что-нибудьсообразить. Одним рывком выхватил лёгкую Велету из моря, закутал в свой меховойплащ, на котором можно было найти шов от дыры, оставленной моим топором… Уберега ждала баня. Он никому не доверит сестру, сам будет парить её домалинового свечения, до жара в костях…

Как уж там вынимали-завёртывали Голубу, никто из нас неоглядывался. Насмешник Блуд потом не давал девке проходу, всё вспоминал еёголую, пока Славомир не прикрикнул. И надо ли говорить, ни одна корова у Третьякаи в округе больше не пала.

Несколько дней вождь не пускал Велету из дома. Всё слушал –вдруг кашлянет. Ночами я лежала с ней рядом и не столько спала, сколькоследила, ровно ли дышит. Никогда мне не отплатить ей и за частицу добра, несовершить даже доли того, что она для меня совершила. Я неуклюже попробоваласказать ей об этом. Легко краснеющая Велета страшно смутилась и на ухо поведаламне великую тайну:

– Яруна ты привела.

Я не знаю, ждала ли она единственного человека, но она егодождалась. И Ярун обрёл ту, что была ему предназначена. А меня обежаласкаредная смерть потому лишь, что отстояла, не выдала, не пощадила себямаленькая Велета. Где ж он был, отчаянный воин, который сразился бы за меняпротив всех и победил. Который и не подумал бы разбираться, честна я иливиновна. Который деревню по брёвнышку раскатил бы, а меня пальцем тронуть недал. Да что тронуть – худое слово сказать…

…а где-то глубоко внутри себя я давно уже знала: он непридёт. Тот, кто смог бы взять у меня всё и отдать сторицей. Он не придётникогда, его нет на этой земле. Пора уже мне научиться жить без него.

Зря боялся за сестру воевода. Велета не чихнула лишнегоразу, и мой побратим повёл её смотреть подснежники, родившиеся в лесу. С ними,поджав лапу в лубке и вертя обрубком хвоста, поскакал ощипанный пёс. Он зналЯруна хозяином и уже привыкал к новому имени – Куцый. На прежнее не откликался.Запамятовал со страху.

Скоро девушки-славницы наденут лучшие порты и станут гулять,взявшись за руки, нарядной змеёй под громкую песню. А молодые ребята, пришлые исвои, будут пытаться нарушить девичий ряд, отбить, увести в сторонку самуюмилую. Я знала, в прошлом году дочь старейшины всегда вела танок. Выступалалебёдушкой и непременно старалась пройти поближе к вождю, ибо тот всякий разходил проследить, не обидели бы кого ревнивые молодцы… Что будет с нею теперь,как сумеет глядеть на него, улыбаться? Я судила по себе: я бы не смогла.

Может, Голуба теперь затворится в дому, позабудет, каквыглядит праздничная рубаха. И ведь у лживых наветниц, случается, волосывылезают, гнутся дугой стройные спины…

Но потом я узнала от Славомира – с Голубы, как с утицы, всёскатилось долой. Вот норов счастливый! Опять смеялась с подружками и плелапушистую косу, и родитель-старейшина не бросал мысли сродниться с варягом. Чутьвыждет и опять посадит красавицу дочку рядом с седым женихом вдвое старше неё…